Глава первая. Страница 4
1 - 2 - 3 - 4
Моим товарищем по Московскому училищу был также Левитан, одна из симпатичнейших личностей среди художников, с которыми мне приходилось встречаться. Он был по своей сущности аристократом до мозга костей, в самом лучшем смысле слова. По внешности он мне напоминал не еврея, а араба. Когда впоследствии, путешествуя по югу Европы, я встречал арабов, среди них нередко встречались типы, чрезвычайно похожие на Левитана. Основной чертой Левитана было изящество. Это был целиком «изящный человек», у него была изящная душа. Каждая встреча с Левитаном оставляла какое-то благостное, светлое впечатление. Встретишься с ним, перекинешься хотя бы несколькими словами, и сразу делается как-то хорошо, «по себе»,— столько было в нем благородной мягкости.
Во время моего пребывания в Школе живописи о Левитане уже говорили как о крупном таланте. Он впервые выставил свои пейзажи еще в 1879 г., когда ему было всего восемнадцать лет,— «Осенний день» и «Сокольники»1.
Но особенное внимание обратил он на себя, когда на передвижной выставке появилась его «Тихая обитель». Эта картина была очень проста по сюжету (летнее утро, река, лесистый мысок, розовое, заревое небо, вдали монастырь), но производила впечатление замечательной свежести, искренности, задушевности. Таково все творчество Левитана. Он понял, как никто, нежную, прозрачную прелесть русской природы, ее грустное очарование. Несомненно, на него немалое влияние оказали французские пейзажисты, так называемая «барбизонская школа»2, с которой он познакомился в 1889 г. в Париже, поехав туда на всемирную выставку. Он узнал там произведения Коро, Милле, Руссо, Добиньи и других, тогда же увидел картины Моне и Бёклина. Его нельзя назвать подражателем — он не подражал никому из названных художников, но сумел воспринять, усвоить их влияние и по-своему переработал их мотивы.
В юности Левитан работал в духе Шишкина, Киселева и тому подобных живописцев. После поездки в Европу он словно переродился, «открыл себя». Будучи в Швейцарии и на юге Франции, он писал этюды тамошней природы, но, как они ни хороши, их нельзя сравнивать с русскими пейзажами Левитана, так чудесно передающими наше тусклое пасмурное небо, печальные березы, серебристые ручейки и тихие омуты, беспредельные поля, глухие овраги.
Левитан был настоящим поэтом русской природы, — в этом с ним могут сравниться только К. Коровин, Нестеров, Серов. Его живопись сразу понравилась мне, и до сих пор я ценю ее, как и в те годы, может быть, с некоторыми оговорками, но с незначительными. Живопись его, производящая впечатление такой простоты и естественности, по существу необычайно изощренна. Но эта изощренность не была плодом каких-то упорных усилий, и не было в ней никакой надуманности. Его изощренность возникла сама собой, просто, так он был рожден. До каких «чертиков» виртуозности дошел он в своих последних вещах!.. Его околицы, пристани, монастыри на закате, трогательные по настроению, написаны с удивительным мастерством. Очень люблю его «Полдень», где не совсем приятна черная тень, но чудесно все остальное3.
Левитан был одним из тех редких людей, которые не имеют врагов,— я не помню, чтобы кто-нибудь отрицательно отзывался о нем. К нему влеклись симпатии всех людей. Поленов буквально его обожал, и он был у него принят как свой человек, как родной.
Он был необыкновенно трудолюбив и взыскателен к себе. Иногда целыми годами работал он над каким-нибудь мотивом, переделывал его по многу раз, и все считал свою работу неготовой, неоконченной.
Приблизительно одновременно с Коровиным и Левитаном в Московской школе учились Нестеров и Архипов, они были однолетками, оба старше меня на один год.
Первое большое произведение Нестерова «Пустынник», появившееся в 1889 г., до сих пор можно считать одним из лучших его произведений. Эта картина, так же как написанное год спустя «Видение отроку Варфоломею», произвела в свое время большое впечатление своей новизной. Прекрасен у Нестерова русский пейзаж, полный тишины и задумчивости, и замечательно у него умение связать этот пейзаж с фигурами людей, окутывая их какой-то особенной чистотой.
Архипов показал себя мастером в другой области, именно — в деревенском жанре, сочетая технический блеск с простотой и незатейливостью сюжета. В 90-х годах оба художника пользовались уже заслуженной известностью, вполне оправдав те надежды, которые на них возлагались. У Коровина я познакомился с Врубелем. Это была эпоха, когда эстетствующее мещанство издевалось над «непонятными» произведениями Врубеля. Мне всегда казалось непостижимым, как люди не замечали удивительной «классичности» Врубеля. Я не знаю, каким другим словом можно выразить сущность врубелевского искусства. Многим оно казалось в ту пору каким-то растрепанным, сумбурным, дерзким. Сейчас уже не приходится «защищать» Врубеля, но я настаиваю на том, что он во всех своих произведениях был именно классичен, если понимать под «классикой» убедительность, основательность, внушительность художественного произведения. Все, что бы ни сделал Врубель, было классически хорошо. Я работал с ним в абрамцевской мастерской Мамонтова4.
И вот смотришь, бывало, на его эскизы, на какой-нибудь кувшинчик, вазу, голову негритянки, тигра, и чувствуешь, что здесь «все на месте», что тут ничего нельзя переделать. Это и есть, как мне кажется, признак классичности. В каком-нибудь незначительном орнаменте он умел проявить «свое». С Коровиным Врубеля сближало одно время увлечение «демонами». Это была какая-то «демоническая эпоха» в творчестве обоих художников. Оба они хотели воплотить «духа изгнания». Победителем в этом состязании оказался, конечно, Врубель. Его «Демон» гениален. Из других же его вещей я больше всего ценю «Пана» (с его удивительным, пронизывающим взглядом), «Раковину», портрет его ребенка и портрет Арцыбушева5.
Повторяю: Врубель был классичнее всех художников той эпохи. Конечно, это была особенная, специальная, «врубелевская» классика, ни на какую другую не похожая. Суть этой особенности в том, что Врубель идеально выражал свою мысль; он был «идеален» по своей природе. Есть какая-то безошибочность во всем, что он сделал. Я не умею иначе выразить свое мнение о творчестве этого изумительного мастера. Как человек, Врубель был противоположностью молчаливому, обычно сдержанному Серову; он был приветлив, говорлив, любил пошутить, и эти черты сближали его с Коровиным.
1 Головин ошибся — картина Левитана называется «Осенний день. Сокольники» (1879 г.).
2 «Барбизонской школой» (или «барбизонцами») называли группу французских художников (вторая треть XIX в.), поселившихся в построенном ими деревянном бараке в деревне Барбизон, в лесу Фонтенбло, близ Парижа. Они писали окрестные поля и леса, изображая в своих пейзажах реальную природу, в отличие от «идеальных», приукрашенных пейзажей академической школы.
3 Картина Левитана под названием «Полдень» неизвестна. Возможно (по упоминанию черной тени), что Головин подразумевал «Осень. Солнечный день» (частное собрание, Москва) или картину «Солнечный день» (Центральный музей Татарской АССР).
4 Гончарную мастерскую «Абрамцево» С.И. Мамонтов открыл в 1890 г. в своем подмосковном имении. Официально она называлась «Художественный гончарный завод», и производились здесь художественная майолика и изразцы. К работе в мастерской были привлечены крупнейшие художники и скульпторы — М.А. Врубель, В.А. Серов, А.Я. Головин, А.Т. Матвеев и др. Врубель одно время руководил ею.
5 Упомянутые произведения Врубеля — «Демон поверженный» (1902 г.), «Пан» (1899 г.), «Раковина» (1904 г.), портрет сына художника (1902 г.) и портрет К.Д. Арцыбушева (1897 г.).
1 - 2 - 3 - 4
Следующая глава
 Главный занавес (Головин А.Я.) |  Березки (Головин А.Я.) |  Душное Кащеево царство (Головин А.Я.) |