Глава четырнадцатая. Страница 1
1-2-3
Глава четырнадцатая.
Несколько мыслей о моих работах в театре и о моих картинах. — Тернии портретиста. — Мои графические работы для советских издательств. — Новый вариант «Орфея» для Иды Рубинштейн. — Реставрация Одесского городского театра. — «Свадьба Фигаро» в МХАТе. — Приезд М.А. Волошина.
Меня спрашивали иногда, какие из своих театральных работ я больше всего люблю. Мне трудно остановиться на какой-нибудь одной работе и сказать, что вот именно эту постановку я ценю больше других. И поэтому, чтобы ответить на затронутый вопрос, представляющий, может быть, интерес постольку, поскольку можно интересоваться «самооценкой» художника, я разграничу три области театрального искусства — оперу, балет и драму. В опере самой удачной моей постановкой я считаю «Орфея», во всяком случае — самой любимой.
В балете я люблю «Арагонскую хоту», — это маленькая вещь (идущая всего двенадцать минут). В ней всего одна картина, которая, как мне кажется, решена удачно. Здесь «собака зарыта» в том, что горизонт взят очень низко и все фигуры даны на фоне воздуха (только в отдаленных полях виден мостик).
В драме я склонен считать наиболее удачными своими постановками «У врат царства» и, пожалуй, «Маленький Эйольф». Этот «выбор» подсказывает мне мое внутреннее убеждение. Может быть, я ошибаюсь с точки зрения постороннего наблюдателя, но «для себя» я прав.
Говоря об удачах, нельзя умолчать и о промахах. Они, разумеется, были, хотя и не всегда зависели от меня. Наименее удачной своей постановкой я считаю «Бориса Годунова» в Мариинском театре. Эта постановка как-то «не вышла». Отчасти помешал Шаляпин, предъявивший свои требования, вследствие чего приходилось менять, переделывать первоначальный план.
Мою живопись некоторые критики считают оторванной от современности. В свое «оправдание» я могу сказать следующее. Сюжет, фабула, тема — всегда, конечно, имели и будут иметь в искусстве важное значение. Но меня в станковой живописи всегда привлекал не только сюжет, а и чисто живописные задачи. Я охотно писал натюрморты и цветы, привлекавшие меня сочетанием звонких и радостных красок. Меня увлекало иногда какое-нибудь яркое пятно и его сочетание с другими тонами, с окружающей средой. Однажды я написал портрет маленькой девочки, — была у меня такая приятельница, пятилетняя Фрося, дочь дворника, — посадив ее за стол, на котором было много фарфора; девочка в красном платьице сидела на банкетке, обитой зеленым рипсом, и эти два пятна, в сочетании с пестрыми красками фарфора, давали живую, радостную гамму. Портрет этот понравился Морозову, он приобрел его; впоследствии, после национализации морозовского собрания, портрет поступил в Третьяковскую галерею.
В пейзажной живописи я предпочитал импровизировать, а не воспроизводить действительность, — вероятно, также по причине преимущественного интереса к живописным задачам. Живя постоянно в Царском Селе, я никогда не испытывал желания изобразить его прекрасные дворцы и парки, хотя очень люблю этот «мир воспоминаний», этот чудный «город муз». Только один раз, сравнительно недавно, мне довелось изобразить китайскую «висячую» беседку в Александровском парке — для журнала «Красная панорама» (где, кстати сказать, моя работа была прескверно воспроизведена и в репродукции нет ничего похожего на оригинал)1.
Нельзя сказать, чтобы я не любил стильного архитектурного пейзажа, — напротив, я всегда любуюсь им и особенно некоторыми «спорными» формами старинной архитектуры, вроде, например, псевдокитайского стиля XVIII в. Это даже не «псевдо», а, в сущности, бог знает что, а между тем в нем есть своя прелесть. Искусство способно творить чудеса: при первом взгляде на китайскую беседку, венчающую собой Большой Каприз2, кажется: да это что-то китайское. Но подходишь к ней и видишь, что ее китайская крыша покоится на... ионических колоннах. Пропорции этой беседки так хороши и строги, что не оторвать от нее глаз: вся она проникнута чувством меры, и часто, глядя на нее, я думаю: чувство меры — вот главное в искусстве. Там, где не соблюдена мера, там нет искусства или есть плохое искусство.
Как портретисту мне приходилось общаться с представителями родовой аристократии, и нужно сказать, мои впечатления были довольно безотрадны. Иногда встречались в этой среде культурные и довольно приятные люди, но часто приходилось удивляться невежеству и даже какой-то дикости русских аристократов. Помню, приехал ко мне блестящий гвардейский офицер,— фамилии его не могу сейчас вспомнить,— и, отрекомендовавшись, заявил, что хочет иметь портрет во весь рост, в натуральную величину.
«Для этого портрета я специально сшил себе новый мундир у Калина, — сообщил он, — и прошу вас обратить па это внимание. Как видите, он сидит безукоризненно. Посмотрите — ни складочки, ни морщинки! Будьте любезны в точности передать покрой мундира».
1 Обложка журнала «Красная панорама», 1926, № 41 (135).
2 «Большой Каприз» — арка, соединяющая в б. Царском Селе (ныне город Пушкин) Екатерининский и Александровский парки. Китайская беседка на «Большом Капризе» была построена по проекту архитектора Кваренги около 1780 г.
1-2-3
Содержание
 У стен Мадрида (Головин А.Я.) |  Эскиз декорации к балету Лебединое озеро |  Испанка на балконе (Головин А.Я.) |